Я не плачу…

   Посвящается тому, кто ищет путь к своему сердцу - Rizerugu Diteru

                     Иногда с людьми что-то случается, и они
            начинают верить в судьбу. Напрасно: она все
            равно в них не верит…

   Безжалостный ветер с силой набросился на распахнутое окно. Скрипя рамой и играя тонкими нежно-зелеными занавесками, он прорвался в помещение, занес вместе с собой свежий огуречный запах травы и приторный, сладкий аромат маков и хризантем. Ослабевший поток накрыл прохладой укутанное в черный плащ тело мальчика, коснулся дрожавшей, мертвенно-бледной в призрачном свете луны руки, двинул челкой волос, укрывавших лоб. Трепыхнулось желто-оранжевое пламя свечи, стоявшей на столе. Ветер исчерпал свой запас сил, стих; но в комнату уже рвался новый, гремящий оконным стеклом. Ровно тонкой струйкой сбежал по свече воск, застыв белым пятном на деревянной крышке стола.
   Мальчик, не отрывавший свой глубокий взгляд изумрудно-зеленых глаз от мнимой точки, известной лишь ему одному, легко провел ладонью не укрытой руки по плотной ткани плаща, будто гладя его, как котенка. Он быстро моргнул, скинув с отяжелевших ресниц две блестящие в ночном сиянии слезы, вновь приковал свой взор к чему-то далекому, невидному. Влажные щеки его пылали, изредка дергалась тонкая жилка у виска, хрупкое, скрытое под черным шелком тело била сильная дрожь.
   «И вот опять… Будто во сне, да и не я совсем, а кто-то другой, посторонний, – беззвучно, одними губами шептал мальчик. – А может все-таки я? Почему бы и нет. Всегда один…»
   Пламя свечи дрогнуло, бросив непонятный блик на горевшие лихорадочным румянцем щеки, сверкнуло в зрачках красивых глаз, не испорченных ни болью, ни временем, потухло. Мальчик вздрогнул, сомкнул на несколько секунд веки, вновь распахнул их. Скинув с плеч плащ, слез со стула, на который некогда забрался вместе с ногами. Нетвердым шагом добрался до комода, выдвинул верхний полупустой ящик и, засунув туда руку, застыл, не двигаясь и не дыша.
   Казалось, что он парит над землей, не касаясь ее ногами. Он был очень худ (скорее всего постаралась болезнь), хрупок и легок на вид. Бледная кожа светилась в лунном сиянии, делая мальчика не человеком, а чем-то неземным, прекрасным.
   По лицу его пробежала легкая судорога. Хрустнули суставы тонких пальцев, обхвативших и вытащивших из ящика серебряную рамку пожелтевшей от времени фотографии. С нее, тепло улыбаясь и прижимая к груди закрученное в пеленки дитя, смотрела молодая длинноволосая женщина. Ее аккуратно обнимал за талию высокий мужчина с зажатой в зубах трубкой; с заботой и любовью наблюдал он за женой, не обращая никакого внимания на объектив фотокамеры. Левый нижний краешек фотографии был подпален огнем – желтовато-коричневым пятном пробирался ожог до самых ног женщины, но там останавливался, больше никуда не растекаясь.
   Мальчик горько улыбнулся.
   «Почему вы там, а не здесь, не со мной? Мне холодно… Я больше не могу один. Пожалуйста, перестаньте так смотреть на меня… За что? Что я сделал такого, за что сейчас должен так страдать?»
   Он выронил рамку из рук, прижался грудью к комоду, почувствовав внезапную острую боль в виске. Звякнуло разлетевшееся на осколки стеклышко, чиркнуло серебро о твердый пол. Но мальчик не двинулся, не поднял фотографии: он, вцепившись побелевшими пальцами в край ящика, сам боялся упасть. Его охватила страшная слабость. Ноги, не слушаясь своего хозяина, скользили по полу, напрочь отказываясь служить средством опоры.
   Но вот мучительная боль прошла, оставив после себя лишь омерзительную, щекочущую все тело дрожь. Мальчик выпрямился, бросил несчастный взгляд на перевернутую рамку и, отвернувшись от нее, выудил из ящика коробок спичек.
   Стуча зубами и что-то нашептывая себе под нос, он вернулся к столу и дрожащими руками зажег фитиль еще теплой свечи. Спичка выпала из ослабевших пальцев, потонула в вязком воске, догорая. Мальчик опустился на стул, примяв под собой плащ. Свежий поток ветра дунул прохладой, заставив больного юношу зябко поежится. Он устало взглянул на незакрытое окно – не было сил двигаться.
   В глазах его застыло отрешенное выражение. Соленые дорожки последних слез высыхали на его щеках. Мальчик провел рукой по столу. Остановился, нащупав пальцами тонкую оправу очков. Поднял их к глазам, долго всматриваясь в прямоугольные треснувшие линзы, отражавшие лунный свет.
   «Вот видишь, – тихо, нежным шепотом обратился к ним мальчик. – Видишь, я больше не плачу. Я не боюсь… не чувствую…»
   Он опустил ладонь на стол, отодвинул от себя молчавший, но будто бы полный родных сильных звуков предмет. Взглянул в темную неосвещенную глубь комнаты и, отыскав там что-то или кого-то, слабо улыбнулся. Но краешки губ сами опустились вниз, и улыбка погасла.
   «Почему так пусто и холодно здесь? – спросил мальчик, прикладывая ладонь к левой стороне хрупкой груди. – Что-то тяжелое, окаменевшее в груди. Никаких чувств, никаких эмоций… ничего. Я сделал все, что обещал, все, что хотел, что должен был. Но… почему?»
   Он поднялся со стула, опасно качаясь на слабых ногах. Вновь вспыхнули румянцем теперь уже сухие щеки.
   «Я смог побороть себя – я сделал это для вас. Смог подавить в себе сомнения и боль – ради тебя… Я больше ничего не боюсь, даже себя самого. Но холод… Разве такую награду я хотел? Нет… Где же то тепло, которое было во мне, жило в моем сердце? Тишина. Вас нет рядом со мной, вы не слышите. Я один… Вот все, что от меня осталось, – он неопределенно провел рукой, рассекая воздух перед собою. – Одна пустота.
   Мальчик рухнул на колени, тупо и бессмысленно уставив свой взгляд в холодный пол. За окном гудел ветер.
   «Твоя доброта – то, в чем наше правосудие нуждается больше всего», – вспыхнуло в его памяти, да так ярко, таким знакомым голосом, что мальчик невольно вздрогнул. Но он не успел даже понять: реально это или только в его больном воображении, как вдруг рядом, у левого уха, раздался новый более тонкий, девичий голос:
   «Никогда не сомневайся в себе, в своих силах и сердце».
   «Не повторяй моих ошибок – не оглядывайся назад. Сделанного не вернешь, так оставь это в прошлом. Мы хотим гордиться тобой».
   Мальчик резко обернулся назад, неловко упав на бок, обежал быстрым взглядом деревянный стол с горящей свечой и мерцавшими в дрожащем свете пламени разбитыми очками; распахнутое окно с трепыхавшимися занавесками; треногий стул и свесившийся с него плащ; раскрытый комод и перевернутую рамку. Мальчик мог поклясться, что действительно слышал, что это был он. Только он мог так говорить: так уверенно, твердо, сразу вселяя в исковерканную душу доверие и надежду, так расчетливо и холодно, но в тоже время так просто и искренне…
   Но в помещении кроме него никого не было.
   «Я верю, – вдруг сжав изо всей силы в кулак пальцы, решительно произнес мальчик. – Еще не все потеряно, еще не поздно. Надеюсь, что не поздно… Я помню вас… Каждого из вас. Я постараюсь, хоть и не уверен, что смогу. – Он подполз к рамке и, несмотря на осколки стекла впившиеся ему в руку, прижал к своей груди дорогую вещь. – Как бы ни было тяжело, я заставлю его биться вновь. Я верю своему сердцу, не дам ему превратиться в камень».
   Последнюю фразу он уже выкрикивал, и звонкий, неожиданно оживший голос точно светом и теплом залил всю комнату. Мальчик поднялся на одеревеневшие ноги и по стене добрался к столу. В коридоре что-то зашелестело, затоптало; скрипнула дверная ручка, и в комнату вошла полненькая женщина тридцати лет – хозяйка дома, принявшая неделю назад к себе всего на одну ночь гостя, но поняв его состояние, настояла на том, чтобы он остался до самого выздоровления. Но с каждым днем лихорадка ее постояльца усиливалась, он отказывался есть, часами не сдвигался с места, бредил, и глубоко в душе женщина уже сожалела о своем добром поступке.
- Что-то случилось? Вы звали? – сонно спросила она, разлепляя тяжелые веки. – Ой!
   Она бросилась к запачканному воском столу, на который, согнувшись пополам от боли, опирался мальчик. Он повалил случайно на пол стул, сдернув с него черный плащ, который теперь мял в одной своей руке. Другая бережно сжимала серебряную рамку и ни на что не годные очки.
- Немедленно вернитесь в постель, вам же нельзя вставать, – повелительно, но испуганно шептала хозяйка, помогая мальчику добраться до кровати. – И отдайте это мне. Тут же стекло, вы можете пораниться… Да у вас вся рука в крови! Отдайте немедленно.
- Пожалуйста… не надо, – он смотрел на женщину испуганно, мучительно, как смотрит ребенок, у которого отнимают последнюю, любимую игрушку. – Это все, что у меня есть, не забирайте…
   Она с жалостью взглянула на мальчика, на его охваченные жаром щеки, сверкающие глаза.
- Я схожу за аптечкой, – робко кинула женщина, выбегая в коридор.
   Мальчик молча проводил ее взглядом лучистых зеленых глаз и, обняв свои «сокровища», горько, еле слышно зашептал:
   «Обещаю… Завтра. Я смогу, я должен… Но это будет только завтра, – он, закрыв глаза, тихонько вздохнул, расслабляя тело, впуская в свое сознание сон. – Только завтра. Клянусь. Я не плачу… Я больше не умею плакать…»